Сложение реакционных идей с революционными чувствами дает в результате фашистский тип личности.

Психология фашизма как синтез консерватизма и бунта

Прозрение в преддверии бури: Вена 1930-х

Сижу в своем кабинете в Вене, окна распахнуты в тревожные предвоенные сумерки конца 1920-х — начала 1930-х. Передо мной горы наблюдений: десятки пациентов из рабочих кварталов, разорившихся лавочников, потерянных интеллигентов. Их мироощущение резануло меня своей парадоксальностью: яростная, почти детская вера в необходимость немедленного слома старого, потрясения основ — растворялась тут же в томской ностальгии по жестким порядкам прошлого, по «иерархии», по сильной руке. Я чувствовал это несоответствие физически: горячее чувство перемен («Пусть всё рухнет, лишь бы не так!») непостижимо сцеплялось в их психике с иррациональной верой в традицию, патриархат, границы. Это был не просто конфликт, а новый, страшный сплав.

Тогда, анализируя подъем нацистской чумы в Берлине, меня осенило с леденящей ясностью: где реакционная тоска по мифически великому прошлому — по его жестокой дисциплине и выдуманной чистоте — вдруг получает заряд революционной энергии недовольства, там и прорастает фашистский тип личности. Это не просто идеологический гибрид. Это живой человеческий механизм: пламенная агрессия мнимого бунтовщика продана служению самым архаичным авторитетам. Революционность здесь — всего лишь топливо для маховика архаической, патологической реакции. Этот монстр родился не в партийных кабинетах, он возник из темной бездны человеческой души там, где протест был извращен верностью цепи любой ценой.